Срыв, кризис снова и снова гонит к целительной волжской природе. Заметим, что в начале 80-х Самара принимает Валентина Пурыгина теплее. Ему помогают с жильем, мастерской: в родной город вернулся крупный художник, обладающий всесоюзным признанием. Ему есть что сказать и его хотят слышать; холсты его шире, свободней доходят до публики. В этом смысле во “второй самарский период” мастеру дышится много легче.  

Главное место и время безоговорочно отведены своеобразному жанру картины-фантазии. Причудливо-яркие композиции этого рода к настоящему моменту образуют уже целый “пурыгинский” мир. Мир художника - это и мощное эстетическое поле, и своя философия.  

Странные эти “боги” задуманы были Пурыгиным еще лет тридцать назад (“Весенний сон бога”, 1963). Но теперь только обрели полностью осмысленный облик. Из давних замыслов разрослось пышное дерево. Развернулось, разыгралось широкое действо со многими персонажами. Кажется, все последние годы Пурыгин беспрерывно писал одну картину, не вмещавшуюся ни в какие рамки, сколько ни укрупнял мастер форматы своих работ. В этой “суперкартине” узнаются и Волга, и Самара, и Сергиев Посад, и Москва с ее горбатыми переулками и дворцами, и деревенские избы, и старые осокори-тополя, и скворечники. Здесь одновременно - и зима, и весна, и лето. И “боги”, сочетающие книжную эрудицию автора, крестьянские поверья, древние мифы и ночные видения обитателя современного мегаполиса. За действующими лицами этого якобы сказочно-языческого (ведь многое в них сочинено самим Валентином Захаровичем) представления закреплены постоянные амплуа, некие темы, что и проводятся во всех композициях цикла. Как сказано, Петух здесь есть бог веселья, а Ворон, к примеру, “вещает зло”. Жар-птица - символ весеннего солнца; Русалка - хозяйка весны; Змей - властитель вод, бог мудрости. А во главе их тот, кого автор именует либо Драконом, либо Оленем, Ярилой или даже Аполлоном, и иногда - запросто, по-советски - “Товарищем”: “Вот у меня уже сидит товарищ, за работой...” На вид, мы уже знаем, “Товарищ” соединяет нечто от человека, быка и оленя. Лицо - символический автопортрет художника. Но миссия этого существа значительно изменилась по сравнению с первыми версиями начала 60-х годов. Он и теперь созерцатель, не вмешивающийся в людские дела. Но он как бы стряхнул оцепенение тяжкого полусна. Сейчас Пурыгин воспринимает его олицетворением жизнетворческой силы природы, божеством солнечным, ипостасью классического Аполлона. Поэтому он всегда в окружении своих “муз” - жар-птиц и русалок, смеющихся сказочных дев. И изображается с обнаженной янтарно-красной спиной, красными рогами-лучами и огненным вьющимся, длинным хвостом. В том мире, какой теперь рисует Пурыгин, гораздо меньше человеческой незащищенности, чем в его ранних картинах-гротесках. Здесь не чувствуешь прямой сшибки добра и зла. Здесь как бы театр самой первородной энергии культуро- и жизнетворчества, ее веселое празднество, внутри которого, однако, есть место и для раздумий, и для философской иронии.  

    Так, между солнечным богом и миром есть коллизия особого рода. И бог, и мы словно у порога чуда, которое постоянно требует доказательства, утверждения со стороны того, кто жаждет и верит. “Дракон”, или “Ярила”, или “Товарищ” представлен обычно Валентином Пурыгиным в виде художника, усевшегося перед холстом с кистью в руке. Но кисть до холста все никак не дотянется, поле его остается белым, пустым.

Самара, 2006